Внутренняя Япония Маши Мозолевской
Я сижу в крошечном баре размером с купе и, не особо доверяя собственным глазам, кручу в руках увесистый кубок «Шансон года 2010». Заведение, плотно обклеенное афишами и заваленное потертыми плитками CD-дисков, больше напоминает рюмочную ОГИ времен моего студенчества, нежели бар, затерянный в кишках распивочного района Golden Gai в Токио. Крошечная японская бабушка напротив меня смотрит ласково, как родная, говорит с мягким акцентом «Зовите меня Таней», делает глоток из своей рюмки и заводит «Черного ворона» — барменша без лишних слов ставит передо мной стакан с виски, и он как раз вовремя. «Совсем я старуха!», — кокетливо вздыхает Миюки Исибаси, растирая пальцами в крупных серебряных кольцах невидимые слезы по смуглым морщинистым щекам.
Это «та самая», легендарная японка, что поет шансон и старинные русские романсы так, как что любое сердце перевернется, хочешь ты этого или нет — несмотря на свои почтенные 76 лет, Исибаси-сан все так же раз в год исправно ездит с концертами в Сибирь, где у нее армия поклонников. Она регулярно дает нано-шоу на 6-7 человек в своем крошечном баре, но мне повезло застать ее просто так, задумчиво притулившуюся в уголке, с блюдечком водорослей и стопкой чего-то согревающего этим зябким зимним вечером. И вот уже мы хором поем Вертинского, Таня-Миюки хохочет, а потом немножечко плачет, сетует на жизнь, подтрунивает над русскими мужчинами и рассказывает о любви к русскому северу, в котором она видит что-то такое, что не может объяснить словами. Но чувствует сердцем.
А ведь какой-то час назад я находилась совсем в другой компании: мерцающий розовым неоном хост-клуб, один из сотни в районе Кабуките, где наш девичий столик каждые 10 минут — строго по команде вертлявого управляющего — атаковали юные и прыткие парни в обтягивающих костюмах, лаковых челси и в золотых медальонах поверх тонких водолазок, ровно по моде, завещанной Владом Сташевским в 1996. По сценарию, каждый такой юнец присаживается на плюшевый табурет и, отбрасывая с чуть припудренной щеки длинную челку, изящным жестом подкладывает в бокалы гостий льда, чтобы как ни в чем не бывало начать нехитрую болтовню: привет, меня зовут Ромео, классные у тебя сережки, мой любимый цвет голубой, а твой? Полтора часа и почти два десятка 20-летних парней, сменяющих друг друга так шустро, что не успеваешь разглядеть все диковинные значки и булавки на лацканах пиджаков и оттенок контактных линз, бесконечное щебетание и комплименты — обычный вечер в типичном японском хост-клубе с непривычки кружит голову дикой иностранки. Соседние столики стремительно заполняются свежими гостьями. Юные японки приходят компаниями и в гордом одиночестве — поболтать с мальчишками, побыть в центре внимания, похихикать над шутками модников, прикрываясь ладошкой. И да, щедро за это заплатить. У многих девушек в хост-клубах есть свои любимчики, к таким возвращаются каждую неделю, дарят подарки и зовут на свидания во внеурочное время. Говорят, особенно влюбчивые клиентки нередко попадают в серьезные неприятности из-за своего увлечения длинными челками и медовыми любезностями — страшные долги. Причем быть завсегдатаем хост-клуба в Японии вовсе не стыдно, дело житейское, а вот долги — уже позор. Еще чуть-чуть, и порвется бумажная ширма, разделяющая реальность и слезливую теленовеллу.
Неоновые хост-клубы, длинноногие старшеклассницы в плиссе и гольфах, арх-парад Аоямы, где толкаются локтями здания по проектам главных архитектурных бюро мира, котокафе и робот-кафе, столичные модники в кроссовках, больше напоминающих фигурки оригами, чем привычную обувь, Годзилла, плотоядно ухмыляющаяся с крыши небоскреба, семиэтажные секс-шопы — Токио не разочаровывает ни одного своего поклонника.
Как и положено любому мегаполису с повышенным уровнем энергетической вибрации, японская столица моментально, что называется, grows on you. Каких-то полтора дня, и вот уже кажется, что твои джинсы безнадежно устарели, твоя куртка не того оттенка красного, а ноги сами начинают прокладывать путь к минималистичной парикмахерской, откуда торчат головы с затейливо изодранными вихрами. В какой-то момент этой интенсивной стимуляции всех органов чувств становится так много, что хочется сбежать, и Япония тут же услужливо подставляет локоть: во все стороны от столицы турбо-стрелами разлетаются синкансены, которые за пару часов способны переместить ошалевшего от роботов и высоток гостя в совсем другую вселенную.
«Каких-то полтора дня, и вот уже кажется, что твои джинсы безнадежно устарели, твоя куртка не того оттенка красного, а ноги сами начинают прокладывать путь к минималистичной парикмахерской, откуда торчат головы с затейливо изодранными вихрами»
Всего полчаса на «пуле», и вот уже через окно в твой недоеденный бенто-ланч заглядывает Фудзи. В лесах Хаконе поскрипывает схваченный наледью мох, проносятся кабинки фуникулера над долиной булькающих серных источников, но я еду дальше. Моя цель — маленький портовый городок Симода (Shimoda), что в префектуре Сидзуока. Считается, что именно отсюда началось открытие средневековой Японии остальному миру — и не сказать, что она была этому рада. Чем дальше от столицы, тем чаще бамбуковые рощи и мельче домишки. Обычная электричка, на которую приходится сменить синкансен, словно выехала из кадров «Унесенных призраками» Миядзаки. Залитый теплым солнечным светом вагон с уютными, почти домашними диванчиками, пустота и тишина — когда поезд на целую долгую минуту останавливается на безлюдном мшистом полустанке, вагон заполняют звуки леса и кажется, что вот-вот внутрь проскользнет застенчивый фантом в грустной маске и безмолвно присядет рядом. Студия Гибли поджидает и на остановке-привале в Ито: главная местная достопримечательность K's House, монументальный столетний рекан на берегу реки Ямуна, который нынче сделался хостелом с онсен, выглядит ровно как призрачный спа-комплекс все из того же Spirited Away. Большая пиала горячей матчи на татами в компании воображаемых (воображаемых ли?) призрачных соседей, и — дальше, на юго-запад.
Не сказать, что Симода — бойкое местечко, да к тому же в вопиющий несезон. Летом здесь, конечно, царит курортная благодать: субтропический климат, пальмы и прочая пышная растительность, термальные источники, которыми в целом знаменит полуостров Изу, спокойные пляжи не хуже, чем на тайских островах, все это манит разборчивого внутреннего туриста. Но зимой город вымирает, и в этом его абсолютная, безусловная прелесть. Невозможно назвать ни единой веской причины, почему стоит сюда ехать в это время года. Разве что вы, как и я, любите, чтобы место принадлежало вам безраздельно. Никого на крошечной, открыточной Перри-роуд. Никого у традиционных фасадов намако, получивших свое название в честь морских огурцов, на которых вроде бы похож этот ромбовидный декор. Никого у храма Тофукуджи. Не горят неоновые глазищи рыбы-вывески, обещающей главный местный деликатес, сашими из великолепного альфонсиньо, он же splendid alfonsino, он же красный морской окунь. Впрочем, это не грозит заезжему туристу гастрономическим фиаско: великолепного окуня как минимум в трех видах подают даже на завтрак, даже в глухой несезон.
Замерший в межсезонную пересменку, зажмурившийся от яркого зимнего солнца, окутанный теплыми парами пыхтящих из-под земли гейзеров, раскрашенный веснушками распускающихся тут и там сливовых соцветий полуостров Изу — это та самая Япония, которая навсегда сохраняется в душе после того, как wow-эффект в виде роботов, многотысячных перекрестков и прочих футуристических «трудностей перевода» выветривается из кратковременной памяти. Остается тонким послевкусием умами. Чем-то, что невозможно выразить словами, только прочувствовать сердцем — возможно, как чувствует русские романсы и ледовитую красоту Сибири Миюки Исибаси.
«Югэн, или прелесть недосказанности, — это та красота, которая скромно лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность. Ее может вовсе не заметить человек, лишенный вкуса или душевного покоя». Всеволод Овчинников, «Ветка сакуры».
Автор выражает благодарность в организации путешествия Японской национальной туристической организации (JNTO)