Про Эдичку

Я не могу не сказать о своем отношении к Лимонову. Да, сейчас, когда всем не до этого совсем. Ну может не всем. И не совсем.

Мне очень повезло, как и многим в моем поколении. Не всем, впрочем, а тысячной доле процента, потому что большинству людей жить в эпоху перемен не дай бог. Я это хорошо усвоил на примере родителей и вообще стариков. Но я был относительно молод и мне все нравилось.

Было дело, тусовался с разными замечательными людьми. Тусовался не тот термин, его не существовало в те годы. Я имел честь бывать в домах, квартирах, выпивать и закусывать с великими людьми. Знаете, иногда сверху вам подбрасывают что-нибудь, а вы не цените. И я не ценил.

А потом началось. Совок развалился? Сантана приехал? Честно? Окей, пойдем! До последнего момента я не верил, что это правда, хотя знал, что он здесь и так далее.

И естественно я знал, что Лимонов вернулся, но от воздуха свободы как-то не до него было. Короче, когда мне предложили сделать книжку я не сильно впечатлился. Ну ладно, сделаем, да пошли вы нафиг!

Книжку предложил мне сделать Саша Никишин. Он говорил, что мы будем первыми, кто выпустит «эдичку». Многие ринулись тогда в книжный бизнес. Он позволял сколачивать состояния. А мне нравилось делать что хотел. А что еще надо было молодому графическому дизайнеру, работавшему в журнале, где за любой чих могли снести голову, а в так называемом «отделе проверки» работало 14 человек с энциклопедическими знаниями?

Иногда идеи согласовывались. Если автор был физически доступен, он, конечно, мог согласиться или нет на мои эксперименты. Например, мы встречались с Владимиром Сорокиным, и мы обсуждали обложку, а с Владимиром Маканиным не обсуждали. Но в целом свобода была полная.

Нужно еще понимать, что книжные магазины тогда были как мешок с картошкой, а в творческой палитре дизайнера была только крафтовая бумага, печать в одну или две краски.

И вот Саша Никишин предложил мне сделать оформление книги «Это я, Эдичка». Обложка перед вами. Издатель уверял, что книжка будет первой в России, но нас опередили на месяц. Кто кого продинамил мне неинтересно, но мне важно, что мою обложку видел автор и она ему понравилась.

А потом я с Лимоновым встретился лично. Лимонов приехал на шестерке «жигулей» кажется. Сидел справа от водителя. Мы поздоровались, и я до сих пор помню это рукопожатие. Есть такое выражение «мягкое, но твердое», это про него.

Вот и все, в сущности. Но потом, после его заключения, начались «книги мертвых». Недавно вышла последняя с пронзительными строчками про смерть.

А я взял «эдичку» и понял, что ничего лучше про извините, путешествия, (а это моя тема в том числе) не читал. Вот начало:

1. Отель «Винслоу» и его обитатели

Проходя между часом дня и тремя по Мэдисон-авеню, там где ее пересекает 55-я улица, не поленитесь, задерните голову и взгляните вверх – на немытые окна черного здания отеля «Винслоу». Там, на последнем, 16-ом этаже, на среднем, одном из трех балконов гостиницы сижу полуголый я. Обычно я ем щи и одновременно меня обжигает солнце, до которого я большой охотник. Щи с кислой капустой моя обычная пища, я ем их кастрюлю за кастрюлей, изо дня в день, и кроме щей почти ничего не ем. Ложка, которой я ем щи – деревянная и привезена из России. Она разукрашена золотыми, алыми и черными цветами.

Окружающие оффисы своими дымчатыми стеклами-стенами – тысячью глаз клерков, секретарш и менеджеров глазеют на меня. Почти, а иногда вовсе голый человек, едящий щи из кастрюли. Они, впрочем, не знают, что это щи. Видят, что раз в два дня человек готовит тут же на балконе в огромной кастрюле, на электрической плитке что-то варварское, испускающее дым. Когда-то я жрал еще курицу, но потом жрать курицу перестал.

Преимущества щей такие, их пять:

1. Стоят очень дешево, два-три доллара обходится кастрюля, а кастрюли хватает на два дня!

2. Не скисают вне холодильника даже в большую жару.

3. Готовятся быстро – всего полтора часа.

4. Можно и нужно жрать их холодными.

5. Нет лучше пищи для лета, потому как кислые.

Я, задыхаясь, жру голый на балконе. Я не стесняюсь этих неизвестных мне людей в оффисах и их глаз. Иногда я еще вешаю на гвоздь, вбитый в раму окна, маленький зеленый батарейный транзистор, подаренный мне Алешкой Славковым – поэтом, собирающимся стать иезуитом. Увеселяю принятие пищи музыкой. Предпочитаю испанскую станцию. Я не стеснительный. Я часто вожусь с голой жопой и бледным на фоне всего остального тела членом в своей неглубокой комнатке, и мне плевать, видят они меня или не видят, клерки, секретарши и менеджеры. Скорее я хотел бы, чтобы видели. Они, наверное, ко мне уже привыкли и, может быть, скучают в те дни, когда я не выползаю на свой балкон. Я думаю, они называют меня – «этот крейзи напротив».

Комнатка моя имеет 4 шага в длину и 3 в ширину. На стенах, прикрывая пятна, оставшиеся от прежних жильцов, висят: большой портрет Мао Цзэ Дуна – предмет ужаса для всех людей, которые заходят ко мне; портрет Патриции Херст; моя собственная фотография на фоне икон и кирпичной стены, а я с толстым томом – может быть словарь или библия – в руках, и в пиджаке из 114 кусочков, который сшил сам – Лимонов, монстр из прошлого; портрет Андре Бретона, основателя сюрреалистической школы, который я вожу с собой уже много лет, и которого Андре Бретона обычно никто из приходящих ко мне не знает; призыв защищать гражданские права педерастов; еще какие-то призывы, в том числе плакат, призывающий голосовать за Рабочей партии кандидатов; картины моего друга художника Хачатуряна; множество мелких бумажек. В изголовье кровати у меня плакат – «За Вашу и Нашу свободу», оставшийся от демонстрации у здания «Нью Йорк Таймз». Дополняют декоративное убранство стен две полки с книгами. В основном – поэзия.

Надеюсь и не сомневаюсь, что Эдуард Вениаминович сейчас в полном порядке.