Геннадий Иозефавичус: «Где пожрать — мало кто знает»
Мы познакомились с Геннадием Иозефавичусом солнечным летом 2003 года на террасе ресторана Scandinavia. Cводницей выступила великая Мария Тер-Маркарян, к которой я, новоиспеченный главный редактор Robb Report — никому не известного тогда журнала про luxury lifestyle — обратился за помощью в поиске авторов. «Я знаю, кто тебе нужен! — воскликнула Мария, — Генка! Звони Генке!» Я позвонил, мы встретились, определились по темам, договорились и с тех пор, с удовольствием сотрудничаем и общаемся по сей день.
А потому, мой первый вопрос: Гена, как ты вообще в luxury оказался, в далеком 2003?
Во-первых, хочу с тобой выпить за островок стабильности.
Это тост!
Представь, с 1995 года, с момента открытия ресторан Scandinavia нам не изменяет. Мы ему изменяем, а он не изменяет.
У шведов вообще со стабильностью все в порядке. На Тверской вон, еще один островок есть. Но давай же про luxury! Как тебя угораздило?
Послушай, никак не угораздило. Я туда, собственно, не стремился. Просто я всегда был мастером нецелевого использования средств. Последние годы учебы в университете, уже в аспирантуре, я довольно много зарабатывал. У нас был киноклуб, я там переводил, показывал, читал лекции и уже тогда понял, что luxury — это же про то, чтобы тратить деньги на то, что таких денег не стоит.
Хорошо сказал.
Тратить просто потому что хочется, потому что ты это любишь, потому что тебе кажется, что это лучше всего сделано и т.д. Но с другой стороны, мы же видим как новые триллиардеры, там какой-нибудь Марк Цукерберг — у него футболки даже цветом не различаются.
Я видел сюжет когда Трамп собирал вокруг себя этих ребят, Илона Маска и т.д. Там был Билл Гейтс и у него на затылке торчал такой пучок волос, словно он только что от подушки оторвался.
Ну, Билл Гейтс все-таки пенсионер уже.
Причем здесь пенсионер? На голове-то можно что-нибудь придумать?
Трампу тоже надо на голове что-то придумать.
У него как раз все придумано, кажется.
Ладно, не в этом дело. Сейчас, мы видим, что luxury становится делом непонятно для кого. Часовая промышленность тонет, производители шикарных автомобилей стонут. Самые богатые люди, те, которые могут себе позволить купить футбольный клуб, не покупают, потому что это достаточно бессмысленная трата денег. Люди стали иначе тратить деньги. И это говорит о том, что традиционная сфера luxury, вся система потребления претерпевает серьезные изменения, весь мир претерпевает серьезные изменения.
Ну мы-то с тобой застали самый расцвет эпохи безумного потребления. Можно сказать, самые сливки сняли.
Кстати, тратить деньги на ненужные вещи я научился в конце 80-х. Открылись ночные алкогольные магазины. Выстоять очередь в вино-водочный магазин в Столешниковом переулке было безумием, а вот поехать в ночной магазин и купить там бутылку «Советского шампанского» — запросто. А еще тогда появился первый виски в стране, Teacher’s. Литровая бутылка стоила 80 рублей. Почти месячная зарплата.
Еще японский Suntory был, по-моему.
Может это чуть раньше, ты же постарше будешь, тебе виднее.
Спасибо, Геннадий!
Так вот, Teacher’s, 80 рублей. Это была зарплата, которую человек, закончив ВУЗ, получал на первой работе в месяц. Видимо, я благодаря Teacher’s и приучил себя к бессмысленной трате денег. А потом как-то пошло-поехало.
Да, с каждым годом интереснее.
Ровно 25 лет назад, когда развалился Советский Союз и в Кремле подняли российский триколор, я с друзьями был в Париже на Рождество и последующие несколько дней. Друзья получили грант Фонда Сороса, видимо на изучение экономических феноменов западного общества и поехали на Рождество эти феномены изучать. Ну и я с ними: я уже тогда считался опытным путешественником, совершил, по-моему, три поездки зарубеж. Друзья мои покупали что-то там, подарки женам и любовницам, а я за всех делал tax-free, потом его распределял. Да, и мы роскошно справили Рождество! Моя парижская приятельница уехала к родителям, оставив нам свою двухэтажную квартиру рядом c Place de la Bastille. Я сходил в Brasserie Bofinger за огромным плато устриц и в ближайший Monoprix успел за вином. Почему-то мне казалось тогда, что красное должно быть теплым и я бутылки держал рядом с камином, пока оно почти не вскипело. Так закалялась сталь, так мы постигали ту самую luxury.
Впечатляет!
Конечно, стремление тратить деньги было еще в советские времена заложено. А на самом деле, от родителей. Потому что родители мои — папы уже нет пять с лишним лет, мама, слава Богу, жива — ей 85, они не то что обладали каким-то изысканным точеным вкусом, но они никогда не были жадными — вот это очень важное качество, которое мне передалось, как я считаю. То есть деньги на отпуск куда мы отправлялись всей семьей, естественно, могли копиться весь год — тратить особенно не на что было — а потом, мы отправлялись в путь на «Жигулях» первой модели.
Веришь-нет, но у меня аналогичная ситуация была в детстве! И тоже на «Жигулях» первой модели.
Мы брали польскую оранжевую палатку Warta, бензиновые примусы «Шмель», резиновую лодку, которую всем было лень надувать и еще больше лень сдувать, поэтому ее, как правило, никто и не трогал, она таким грузом лежала. И мы брали в поездку, предположим, тысячу рублей — гигантские деньги, и гуляли, ходили по ресторанам, в гостиницу все равно невозможно было поселиться. Но если возникала возможность — селились, ходили по каким-то кооперативным магазинам, которые только появились. Помню, нам с братом купили финские ветровки в городе Электренай, в Литве. Они каких-то немыслимых денег стоили, желтые яркие, с черной окантовкой, непонятно зачем, потому что от дождя они не спасали. Но это было дико красиво! Слава Богу, у меня было прекрасное детство. Мы ездили на машине по всей Прибалтике, Белоруссии, Украине, то есть по западной границе СССР и это было всегда чертовски интересно. Ну и, во-первых, это привило мне любовь к путешествиям, а во-вторых, это был такой мастер-класс по мотовству, которое я с удовольствием унаследовал в жизни.
Так, база ясна и она действительно серьезная, но в какой момент ты почувствовал в себе способность воспеть увиденное, рассказать, написать блестящую заметку?
Это произошло в три этапа. Предыстория была в школе, когда я, собственно, выбирал чем заниматься, куда пойти учиться дальше. Я одновременно хотел и в медицинский, и на журналистику, и чуть ли не в физкультурный, потому что последние четыре года занимался легкой атлетикой и метал молот.
Батюшки, вот оно! До сих пор не забуду как ты лук сломал в Gleneagles, натягивая тетиву. Местный старикан-инструктор кажется никогда не видел проявления такой физической силы.
Да, было дело. У меня неплохо обстояли дела с математикой, я выигрывал областные Олимпиады, участвовал во Всероссийских, физические Олимпиады выигрывал. У меня всего было понемногу, но совершенно без лидирующего интереса. Я с восхищением наблюдал за детьми, которые знают чем хотят заниматься. Помню совсем маленьким хотел быть шофером мусорной машины, мне страшно нравилась эта профессия. Кстати, нравится до сих пор. В результате, я поступил на экономику, потому что мне казалось это компромиссом между гуманитарными и точными науками.
На экономический факультет МГУ, да?
Да, в МГУ. Я поступил на «Планирование народного хозяйства», куда не требовалвсь рекомендация обкома партии, в отличие от отделения политэкономии, и которое потом разделилось на две группы: одна, собственно, планирование — в которой я остался, вторая — демография. И я помню первый урок, когда мы еще только поступили и пошли что-то на общественных началах делать, и какой-то аспирант сказал: «А вам хоть что-нибудь за это платят? Запомните. Любая работа должна оплачиваться». Вот это, по-моему, единственное, что я запомнил. Все наследие экономического факультета уложилось в эти несколько слов.
Золотые слова, между прочим!
А вообще у меня были фантастические преподаватели. Академик Шаталин, например, вел у меня семинары, — это вообще человек уровня Нобелевской премии, Абалкин, Примаков и так далее. Некоторые были выдающимися учеными, другие — общественными деятелями, но главное, писательства это все не подразумевало, если не считать курсовые и диплом писательством.
Конечно.
Мы переехали из общежития на улице Кравченко, которое было сначала целиком отдано экономистам, а потом превратилось в семейное для всего университета, в ДАС — Дом аспиранта и стажера. Там обнаружился кинозал и кто-то порекомендовал меня, не знаю почему, в Совет киноклуба или что-то в этом духе. Я согласился и очень быстро там, так сказать, сделал карьеру, стал президентом этого клуба. А тут и гласность, и новое мышление, и перестройка, и кооперативы подоспели. Короче, мы превратили киноклуб в прибыльное предприятие. Руководила всем дама, Татьяна Алексеевна Мешалкина, выпускница ЛГИТМиКа, а я был зицпредседателем на зарплате монтировщика сцены: таскал яуфы, возил афиши, писал аннотации, переводил, потом выслужился и стал составлять программы, читать лекции и тому подобное.
А что вы показывали, кстати?
У нас было потрясающее совершенно кино, аншлаги постоянные. Что-то мы брали в Госфильмофонде, что-то в Музее кино, что-то в посольствах. Еще делали видео-ретроспективы на двух телевизорах «Рубин», по 300 человек сидело, смотрело эти телевизоры, а что делать?! Ретроспективы Феллини, Пазолини, Фассбиндера. Поэтому, хоть со мной и учились многие люди, которые сейчас, так сказать, руководят российской экономикой или банками, но я все-таки пошел своей дорогой. Кстати о писательстве. Был у нас там товарищ, Игорь Гуськов, весьма влюбленный в кино франкофил, деливший комнату в общежитии с Андреем Малаховым. Так вот, Игорь Гуськов вдруг и говорит: «слушайте, надо же налаживать связи с иностранными киноклубами» и просто-напросто всем написал, отправил факсы. Стали приходить какие-то ответы, посыпались приглашения на кинофестивали, которыми он щедро делился со мной. Первым был Фестиваль неигрового и документального кино в Оберхаузене, в апреле 91-го года, потом — Каннский в том же году, в мае — и все по линии киноклуба. Потом Лондонский фестиваль в ноябре. Мне эта фестивальная история страшно понравилась. Во-первых, нас тогда страшно любили.
Да-да, я это хорошо помню, тоже сполна на себе ощутил.
Во-вторых, было интересно. Мне, простите, 24 года, я попадаю на Каннский кинофестиваль, — это же, вашу мать! Ларс фон Триер показывает фильм «Европа», по пляжу ходит юная Джина Гершон, во дворце кинофестивалей лоб в лоб сталкиваюсь с Дастином Хофманом. То есть, каждые 15 минут ты готовишься упасть в обморок, потому что идет человек, о котором ты не подозревал, что он живьем существует.
Могу представить!
И тут я понимаю, что в сущности, никуда попасть не могу, надо все время билеты какие-то искать, кого-то умолять, упрашивать. А вот смотрю, ходят нормальные люди, «журналисты» называются, у них разноцветные акредитации. Розовых пускали почти на все — это ежедневная пресса, а белые — тогда еще было понятие «вечерняя пресса», их пускали, даже если мест в зале нет. И я понял: надо получить аккредитацию. Кстати, по дороге на тот первый Каннский кинофестиваль мы с коллегой Гуськовым встретили Владимира Алексеевича Иванова, программного директора, тогда это называлось «главный редактор Московского международного кинофестиваля», с которым мы как-то сошлись. Мы взяли его в свою комнату в общежитии, которую нам киноклубники дали, а потом я пошел к нему работать в дирекцию Московского фестиваля, Совинтерфест при Госкино СССР, руководил ей Юрий Тигранович Ходжаев. И тут же, в первый свой день в Совинтерфесте в Хохловском переулке я познакомился с Васей Горчаковым, Борисом Берманом, Андреем Плаховым. В общем, на следующий год я договариваюсь с Марианной Сидоренко из «Вечерней Москвы», что она напишет письмо за подписью главного редактора, письмо засылаю на Каннский кинофестиваль и получаю сразу розовую аккредитацию. Кстати, я не удивился если бы мне дали белую, потому что газета вроде вечерняя, но это было бы уже слишком.
То есть так ты и стал журналистом?
Получается так. Я стал писать для «Вечерней Москвы» какие-то обзоры, сплетни, кто в чем, про что кино и так далее.
Секундочку, а как ты знал, кто в чем?
Выдумывал. Я просто понимал, что читателю «Вечерки» нужно — имена ему нужны. Ну и лепил имена с этикеток. Года с 93-го у меня был уже какой-то стабильный доход, я работал в «Гемини» — иностранной прокатной конторе, первой в стране, мы сидели на Мясницкой, вокруг — магазины в серую растаможенных вещей. Вот туда мой доход и уходил, и оттуда имена те самые появлялись в моих статейках для газеты. Помню пиджак потрясающий твидовый Cerrutti, вельветовые штаны Armani, в общем все спускал на шмотки, хотя, тогда можно было немного приберечь, купить квартиру.
Да-да, квартира тогда стоила $2-3000 в пределах Садового кольца.
А еще благодаря Каннам я познакомился с Сережей Шолоховым и Костей Эрнстом. Мы были молодые, смешные, Шолохов был тогда дикой звездой — Курехин, Ленин-гриб, «Пятое колесо», он был прям звезда-звезда, и Костя тоже был звездой — «Матадор», молодежная редакция и так далее. А дальше, как раз с Костей и еще парой друзей — с Лешей Роднянским и Ремом Хасиевым — мы сделали журнал «Матадор», в котором я действовал как издатель, и чтобы сэкономить деньги, писал сам, себе-то можно не платить. Ну или заплатить, переложив из одного кармана в другой. Это была вторая стадия моего писательства.
Заметный был проект.
А третья стадия приключилась уже в 98-ом, я тогда работал у Никиты Михалкова — придумывал и делал премьеру «Сибирского Цирюльника». Так вот, друг мой Валера Панюшкин приходит как-то ко мне на Козихинский, в студию Михалкова, и говорит: «Я тебя порекомендовал в журнал Harper’s Bazaar, им нужно написать статью про постельное белье. Тебе же все равно, ты про все можешь». Такая, выходит, у меня репутация уже была. Я ему: «Да нет, ну как, я не могу, я никогда про это не писал, я вообще уже давно не писал, и уж точно про постельное белье». «А ты просто посмотри, подумай и напиши, про ощущения напиши, вспомни чего-нибудь». В общем, Панюшкин преподал мне практический урок luxury-журналистики — посмотреть на пододеяльник и написать. Ну я и написал как в детстве лежал в больнице и там на пододеяльнике было красиво написано «минздрав, минздрав, минздрав, минздрав» — вот я про это и написал. Так я стал колумнистом Harper’s Bazaar. Меня там, по-моему, любили, потому что Шахри (Амирханова, главный редактор Harper’s Bazaar — прим. TNB) все время говорила, как ей нравятся мои тексты. Тогда же мы познакомились с Юлей Савельевой, Ирой Лобачевой, которых я нежно люблю и по сей день — в общем как-то это все образовалось. Вот, собственно, все три стадии моего становления писателем про простыни.
Ну, а потом, свидетельствую, начался период совершенно фантастических путешествий, легендарных отелей, географических открытий...
Моя подруга, Маша Захарова, которая сейчас живет в Майами, увидела рекламу в журнале «Домовой» и предложила встретить Новый год под парусами. Можно, говорит, на большом паруснике отправиться на Карибские острова. В рекламе был телефон агенства «Грезы». Маша позвонила, попала на хозяйку, Наташу Лихачеву, рассказала ей все, и та говорит: «Слушайте, а Геннадий, может быть, напишет про это путешествие? Я сама договорюсь с “Домовым”». Потом, когда мы вернулись, Наташа предложила поехать в Африку. И я поехал впервый раз в Африку, и это было путешествие фантастическое совершенно: ЮАР, Мозамбик, Зимбабве, Кения — 15 лет назад, нереально просто!
Мне показалось как-то, что ты тогда подсел на всякую этнику, да? Начал покупать ковры, ткани, изделия разные...
Ты знаешь, я подсел все-таки, скорей, на путешествия. Маша Захарова и Наташа Лихачева меня, конечно, подсадили. Я и до этого ездил — Франция, Италия в лучшем случае, кинофестивали. А тут меня поперло и я понял, что это то, чего я хочу больше всего на свете. И, в общем, жертвую ради путешествий чем-то другим: в это время Московский кинофестиваль переходит под контроль команды Михалкова, и мне бы развернуться, у меня же был опыт и идеи, но у меня запланированная поездка в Намибию в мае, а фестиваль в июне, и я от путешествия не отказываюсь, хотя все ожидают, что я откажусь. И мне страшно неудобно перед моими боевыми товарищами, но я понимаю, что есть вещи, от которых я не могу отказаться, потому что поездка на Берег Скелетов мне интереснее ММКФ. Так и профукал фестивальную карьеру.
И постепенно объехал все страны. Какие больше нравятся?
Слушай. Ну, во-первых, есть страны, в которых я не был, во-вторых, у меня нет стран, которые мне не нравятся. Когда мне говорят, что эта страна скучная, а вот эта не стоит внимания — я этого не понимаю, мне вообще нигде не скучно. И путешествовать одному мне не скучно. В Индию я возвращаюсь при каждом удобном случае. Я там практически бываю раз в году, для меня это «идеальная страна». Она объединяет все, что я люблю, там страшно много слоев культурных, гастрономических, архитектурных — любых. Я ужасно люблю Буэнос-Айрес, очень люблю Уругвай. Мне нравится Египет, очень люблю Александрию и Каир, хотя давно там не был. Мне очень нравится Гонконг. Я полюбил Австралию. Мне нравится Сайгон, Баган, Пномпень, Луанг-Прабанг. Я очень люблю африканскую саванну в Кении и Танзании. В общем, у меня есть, скорее даже не страны, а места, в которые мне всегда хочется вернуться. Да, я не люблю пляж, например. Но на пляж в Хосе-Игнасио, в Уругвае мне хочется всегда.
А как же произошла с тобой гастрономическая трансформация?
Ты знаешь, я просто в какой-то момент стал, не могу сказать, что профессиональным путешественником, но профессиональным описателем путешествий. Хотя меня называют путешественником многие, кто не может придумать иного слова. Когда ты пишешь, ты понимаешь, на что есть спрос, на что нет, но написать про рестораны Парижа или Рима может любой — в каждой редакции есть пяток специалистов по этим направлениям. Значит, тебе нужно писать про какое-нибудь, условно говоря, кимберлийское побережье Австралии или про Тайвань, где никто не был, либо тебе надо писать про то, что точно всем нужно. А точно всем нужна жратва, потому что в связи с вот этими штуками — айфоном, интернетом, приложениями и так далее — все стали специалистами в путешествиях, все сами бронируют билеты, трансферы, гостиницы, но вот где пожрать — мало кто знает. Удивительным образом, если человек готов доверять трипэдвайзеру в выборе гостиницы — видимо, люди не так придирчивы, то с ресторанами — совсем другая история, вместо трипэдвайзера доверяют мне (шутка). Ну и потом, узкая специализация, как ты знаешь, лучше широкой, а в мире достаточно людей, которые пишут про путешествия. Но круг людей, которые на международном уровне пишут о еде, довольно ограничен. Потому что это такая закрытая история: есть две сотни поваров и примерно две сотни журналистов — все! Мне было интересно туда «протыриться», так же как и в 25 лет было интересно «протыриваться» на кинофестивали. Очень интересно несколько лет посвятить тому, чтобы побывать в лучших ресторанах мира, подружиться с лучшими шефами, которые, на самом деле, все как один особенные люди. Но это ведь не отменяет историю с путешествиями, правда? Я по-прежнему путешествую много, но уже в большей степени...
…целенаправленно.
Точно. Никто же не мешает мне писать про аборигенов Австралии и не забыть про рестораны Мельбурна и окрестностей… Наверное, любому журналу это будет интересней если это не «Вокруг света» или National Geographic. Сейчас lifestyle граздо более актуален, а он, в свою очередь, сегодня упирается в разделочную доску.
Когда мы начинали Robb Report, среди коллег остро чувствовалось настороженное отношение к текстам, которые не про экономику, не про политику, не про коррупцию, а условно, про пиджаки, понимаешь? В принципе, мало что изменилось с тех пор.
Да-да, однажды меня позвали в «Школу злословия», Татьяна Никитична с Дуней. И у нас получилась, по-моему, прекрасная программа — им понравилось, мне понравилось, отзывы потом пошли, обсуждают, естественно, меня и т.д. Помню определение, которое мне дал один из критиков: «автор сервильных текстов». Понятно, что описание гостиницы, ресторана, вообще путешествия, поезда — это все в нашем перевернутом сознании а) считается рекламой, б) сервильностью. Но с другой стороны, есть люди, которые любят путешествовать, которые меня читают, которые, как ни странно, узнают меня в самолетах, на улицах других городов и так далее. И знаешь, когда вдруг встречаешь людей, которые ездили с твоей выдранной из журнала статьей, или с твоей книжкой — а я 15 лет назад написал книжку про Милан для «Афиши» — вот это дико приятно.
