Вегетативное достояние
Сфотографировать растение так, как умеет это делать Антон Ланге, не умеет никто. Потому что он еще и биолог. Мы поговорили о том, как Антон стал фотографом и как это связано с растениями в заповеднике, где Ланге снимает. Там есть растения, исчезновение которых приведет примерно к тому, что доступнее всего показано в мультике «Ледниковый период», когда бельчонок желудем вызывает сход ледника, от которого потом посыпался весь мир.
«Соседом по дому, где я рос, был очень известный фотограф Борис Константинович Машков. И моя мама, обратилась к нему: не возьмет ли Борис Константинович оболтуса в ученики. Оболтусу на тот момент было десять лет, Борис Константинович и вовсе воспринимался старцем — ему было 48. То есть существенно меньше, чем мне сегодня.
Был он человеком суровым. Физик ядерщик по профессии, малоразговорчивый. Он страдал лучевой болезнью, полученной во время аварии на реакторе — смотрите фильм «Девять дней одного года», где герой Алексея Баталова получает дозу радиации — вот примерно так это было и с ним.
Машков работал в Курчатовском институте. Работа давала ему доступ к двум вещам. К американскому журналу National Geographic, который он подшивками приносил домой, и я его смотрел, и читал. А дело, на минуточку, происходило в начале семидесятых, эпохе расцвета National Geographic и пленки Kodachrome. И второе — тогда в Курчатнике можно было разжиться пленкой Kodak, что в Советском Союзе было почти как в космос слетать.
Пленки было мало, поэтому снимать надо было очень точно. Если на закате «пленочной эпохи» девяносто процентов съемки шло в архив, то в семидесятых соотношение было обратное. Существовала строгая пленочная дисциплина. Машков сказал, что возьмет парня в ученики, даже в ассистенты, только надо будет потратиться. Он выдал маме список на огромную по тем временам сумму — больше тысячи рублей. Слава богу, мама могла себе такие затраты позволить и в мои руки попала немецкая камера Praktika LTL — зеркалка с цейсовским объективом и встроенным экспонометром, стоимостью порядка 500 рублей. Для десятилетнего мальчишки в те годы это было немыслимым приобретением! Максимум, что могли себе позволить пацаны, ходившие в фотоклубы Дворцов пионеров — камеру Смена 8М за восемь (восемь!) рублей.
Машков меня взял в поездку в Приокско-Террасный заповедник. Дело было 7 ноября, мы приехали на кордон, где я с тех пор периодически останавливаюсь и живу. Ноябрьская погода, хмарь, хтонь, мрак, мокрый снег... Борис Константинович говорит: «Ну что, снимать нечего? Вот смотри, на черных ветках висят капли. Вот и снимай!» Я стал снимать капли. Потом мы прошли по диагонали весь заповедник — а это километров 15 примерно, — и вышли к зубрам. Поэтому первая пленка в моей жизни — это капли и зубры.
Я ее проявил сам, посмотрел на результат. Расчет Машкова был правильный: я сразу понял, что такое свет, хорошая оптика, что оптика делает со светом, как «это все» устроено и зачем все «это» нужно. То, чего лишены были мальчишки со Сменой 8М. Машков сделал все, чтобы у меня первые результаты не отбили желания заниматься фотографией. Чтобы я, как вода в воронку, в этот процесс утек сразу. Так и произошло.
Я в один момент понял, что такое свет, хорошая оптика, что оптика делает со светом, как «это все» устроено и зачем все «это» нужно
С тех пор я возвращаюсь в заповедник, живу на кордоне в доме на втором этаже в комнате, которая после Машкова называется «Комнатой фотографа» и понимаю, как и где я стал фотографом. Могу эту точку указать с цифрами широты и долготы.
Кстати сказать, Приокско-Террасный заповедник уникален. Это федеральный биосферный заповедник, под эгидой ЮНЕСКО, самый маленький в России. В нем сталкиваются две зоны — лесная и степная, в так называемых «островных ареалах», растет ковыль. Ковыль в ста километрах от Москвы! Биологи называют это феноменом окской флоры, который был в свое время описан профессором Николаем Николаевичем Кауфманом еще в середине XIX века и ради которого и создавался, собственно, здесь заповедник.
Тут удивительный ландшафт, он сформирован тающим ледником где-то 12 000 лет назад, в результате чего появилась Ока, главная река европейской части России. Есть сосновые боры, песчаные дюны. Напротив — академгородок Пущино. Мой отчим и многие другие биологи считают, что это лучшее место на свете. Как и все наукограды, Пущино — это образец советской градостроительной идеи — когда с чистого листа строили города. Кроме того, рядом Таруса, Поленово, усадьба Болотова, Подмоклово, Серпухов — чего там только нет вокруг!
Это место не могло в бытность пройти мимо внимания кинематографистов. В Пущино снята «Неоконченная пьеса для механического пианино», часть «Обломова» и «Родни». Никита Михалков любил эти места. Когда Александр Калягин горохом катится по косогору — это снято буквально в метрах от дома моего отчима. Великий танец Юрия Богатырева в картине «Родня» был снят в ресторане гостиницы в Пущино, который называется теперь «Родня». Невероятный фильм «Парад планет» был снят в заброшенной усадьбе с нижним и верхним парками — фантастическим ансамблем — усадьба сейчас в руинах, пытаются ее восстановить.
Анатолий Эфрос снял прямо на кордоне один из самых странных фильмов — «В четверг и больше никогда». Фильм по рассказу Андрея Битова, который, кстати, называется «Заповедник». Там старика играет Иннокентий Смоктуновский, к героине, в исполнении Любови Добржанской, приезжает из Москвы сын, его играет Олег Даль. А самую юную героиню, возможно, это была ее первая роль в кино, — Вера Глаголева.
Великий танец Юрия Богатырева в картине «Родня» был снят в ресторане гостиницы в Пущино, который называется теперь «Родня»
Меня на тот момент семья стала подолгу в заповеднике оставлять одним. Я сдружился с егерями. А у семьи — удивительно для того времени — было несколько автомобилей — ЗИС, «Победа», «Волга». Отчим был страстным автомобилистом. Кроме того, у нас «образовались» две машины ГАЗ 69 — что уникально, поскольку ГАЗ 69, он же «газик», в продажу не поступал. «Газики» были перегнаны из заграницы. На одном из них мой дядя приехал из Дели (!). Причем на границе Индии и Пакистана, как он вспоминал, переводчик даже не требовался, все говорили по-русски, потому что были выпускниками московской академии Фрунзе.
Дядя приехал и подарил мне этот «газик». 1975 год, мне 12 лет. Мы передали «газик» егерю на кордоне и когда Эфрос снимал там кино, «газик» вошел в кадр, когда Олег Даль нарезал на нем круги.
Находиться в дикой природе — это привилегия. Особенно в пандемию (тут мы оба смеемся — прим. ред). Людей нет на километры вокруг. Взял с собой книжку — «Уолден, или Жизнь в лесу» Генри Дэвида Торо — одно из самых глубоких произведений посвященных жизни человека в условиях дикой природы.
Много раз видел цветения сон-травы. Но в этом году сон-трава была совершенно невероятная! Ну и рябчик, конечно же! Его черные колокольчики не имеют к колокольчикам никакого отношения. Относится рябчик к семейству лилейных. Рябчик — это эндемик, занесенный в красную книгу России. По южной пойме Оки находится примерно три пятна, где растет рябчик. Речь идет буквально о «клумбах» несколько метров в диаметре. Сколько уже лет я езжу в заповедник, эти пятна не становятся ни больше не меньше. Рябчик — это первичный элемент флоры, который очень легко уничтожить и который не вернуть обратно. Он не свойственен нашему региону, но везде, где он произрастает, он чрезвычайно редок, остался только в охраняемых местах. Поскольку он такой красоты, что как только появляется, сразу обрывается на букеты.
Мы знаем выражение «черный тюльпан», хотя таковых не существует, существуют тюльпаны темно-бордовые. Рябчик тоже темно-бордовый. Это такой символ существования уникального организма в природе, в биосфере. Человек, если когда-нибудь осознает свою роль в биосфере, может быть поведет себя более сдержанно. Или исчезнет как, не дай бог, может исчезнуть рябчик.
Вообще, где заканчивается наука и начинается искусство? В классической биологии эта граница размыта. Биология, зоология — в том числе и визуальные дисциплины. Научный рисунок из атласа XVIII века сейчас на вес золота. Культура научного рисунка утрачена. Возможно, последним у нас, кто владел искусством научного рисунка — а это не столько изображение объекта, но и анализ, и его исследование — был мой отец Александр Борисович Ланге. То, что я делаю в фотографии — это прямое продолжение научного рисунка. Очень важно соблюдение принципов архитектоники, что в прямом переводе с греческого означает «главное устроение». Архитектонику растения хорошо умели передать в рисунках мастера прошлого. Они понимали, какое место в биосфере занимали растения.
Глава из книги Генри Дэвида Торо, которую я упомянул выше, называется «Одиночество». Речь не о буквальном одиночестве человека, живущего в хижине на берегу озера в лесу. Кстати, сейчас, места где он жил, застроены дорогими особняками. Так вот, Торо не испытывал одиночества. Он считал, что не более одинок чем гагара на пруду или одуванчик под ногами. Как любой организм на планете. Как рябчик в Приокско-Террасном заповеднике, который ведет себя очень скромно и не выходит за пределы рамок обитания. Если человек это начнет понимать и ценить — все будет хорошо!»
